Пели птички, пейзаж был такой, что его, видимо, спроектировали лучшие специалисты ландшафтной архитектуры, а воздух пьянил и благоухал. И даже в случае, если мне никогда больше не светило прочесть заголовки в утренней газете или окликнуть такси на улице, вышеописанная ситуация меня полностью устраивала.

Признаюсь, мой длинный лук; мне здорово мешал, но также мешала бы и «М-1» [50] . У Стар ее маленький лук ловко висел за спиной, доставая ей от плеча до бедра. Я попробовал носить было свой в той же манере, но он запутался в ногах. Кроме того, меня не оставляла мысль о необходимости быть готовым к стрельбе в любую минуту, поскольку Стар упоминала о возможности такой ситуации. Тогда я снял лук; с плеча и, натянув тетиву, понес его в левой руке.

За весь утренний переход случилась только одна тревога. Я услыхал, что тетива Руфо пропела «тванг», обернулся, держа лук с уже наложенной стрелой и натянутой тетивой, хотя еще не успел разобраться, в чем дело. На земле лежала птица, похожая на тетерку, которую Руфо сбил с ветки, прострелив ей шею. Я еще раз подумал о нежелательности совместного выступления с ним на стрелковых соревнованиях, разве что он даст мне пять очков форы.

Руфо обернулся и довольно осклабился:

— Обед! — На протяжении следующей мили он ощипывал тетерку, а потом подвесил ее к поясу.

На ланч (где-то около полудня) мы остановились в живописнейшем месте, которое, как поспешила меня успокоить Стар, было «защищено». Руфо раскрыл свою шкатулку до размеров чемодана и сервировал завтрак: холодное мясо, тертый сыр-провансаль, хрустящий французский хлеб, груши и две бутылки шабли. После завтрака Стар предложила устроить сиесту. Идея была недурна — я славно закусил, так что птичкам остались одни крошки, но все же удивился:

— Разве мы не должны поторапливаться?

— У тебя будет урок языка, Оскар.

Теперь я могу сказать тем, кто учил меня языкам в средней школе Понсе-де-Леона [51] , что существуют и лучшие методики обучения. Ты ложишься на мягчайшую траву вблизи смеющегося ручейка и в окружении дивного ландшафта, а самая прекрасная женщина мира склоняется над тобой и смотрит тебе в глаза. Она начинает что-то тихо говорить на неизвестном языке. Время бежит, ее глаза становятся больше... больше... больше... и ты тонешь в них...

Потом, сколько-то времени спустя, Руфо говорит:

— Erbas, Оскар, t'lcnila voorsht.

— О'кей! — отвечаю я. — Я уже встаю. Нечего меня подгонять.

Эти последние слова я произнес на языке, коему наш алфавит просто тесен. Потом были еще уроки, но о них я тоже писать не буду, важно то, что с этого момента все мы разговаривали только на указанном выше диалекте, за исключением тех случаев, когда необходимо было заполнить какие-то языковые лакуны английским словом.

Язык этот богат ругательствами и терминами, относящимися к любовным делам, а также превосходит английский по технической терминологии. Существуют и пропуски: нет, например, слова «адвокат».

Спустя час мы подошли к Поющим Водам. По пути мы пересекли довольно высокое лесистое плато. Ручей, в котором мы ловили форель, принял множество притоков и превратился в приличную реку. Под нами, в том месте, куда мы еще не дошли, река падала мощным, превосходящим Йосемитский по высоте, водопадом [52] , срываясь с высоких утесов. Но там, где мы остановились на ночлег, она прорыла в плато ущелье, и в ее русле образовались каскады, предваряющие появление водопада.

Слово «каскады» слабо передает действительность. Выше и ниже по течению, куда только достигал взгляд, вы видели одни водопады — большие, футов по тридцать-пятьдесят в высоту, и маленькие, которые и мышь могла бы перескочить, а между этими крайностями — все переходы размеров и форм. Были там и террасы, и целые лестницы террас, были и тихие заводи, где вода казалась ярко-зеленой от свисающих с берега ветвей, были и полосы ослепительно белой, как взбитые сливки, воды, вскипавшей клоками пены.

Слух их тоже воспринимал. Крохотные водопадики пели серебристым сопрано, большие — гудели глубокими басами. На той зеленой лужайке, где мы разбили лагерь, все эти тона смешивались в величественный хорал, а у самой воды, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать во всю мочь.

Кольридж явно побывал тут в одном из своих горячечных снов:

Надо думать, Кольридж шел по тому же маршруту и добрался до Поющих Вод. Неудивительно, что он испытал горячее желание прикокнуть этого «Человека из Порлока»*, вломившегося в его лучший сон. Когда я буду умирать, положите меня возле Поющих Вод, пусть они будут последним, что я увижу и услышу.

Лагерь был устроен на поросшей нежной травой террасе, плоской, как мысль глупца, и мягкой, как поцелуй. Я стал помогать Руфо распаковываться, так как мне хотелось раскрыть фокус роста размеров шкатулки. Фокус остался нераскрытым. Каждая стенка шкатулки откидывалась в сторону совершенно просто и естественно, подобно тому, как раскладывается доска для глаженья, а размер шкатулки увеличивался после этого так же просто и естественно.

Сначала мы достали палатку для Стар. Не какую-нибудь армейскую б/у, а изящный павильон из расшитого шелка; ковер, который мы расстелили вместо пола, наверняка создавался тремя поколениями бухарских художников-ткачей.

— Вам нужна палатка, Оскар? — спросил Руфо.

Я посмотрел на небо, на спускающееся к горизонту солнце. Воздух был как топленое молоко, и даже мысль о дожде не приходила в голову. Я не люблю спать в палатках, особенно если есть хоть ничтожная вероятность нападения.

— А ты будешь в палатке?

— Я? О, нет! Но Ей палатка нужна. Хотя потом Она нередко располагается на траве.

— Мне палатка не нужна (а ну-ка вспомни, не должен ли рыцарь спать у порога своей повелительницы с оружием в руках? Я не очень-то разбираюсь в этикете такого рода, его ведь не проходят на школьных занятиях по обществоведению).

Стар к этому времени вернулась и сказала Руфо:

— Защищено. Охранители на месте.

— Перезарядили? — забеспокоился он.

Стар дернула его за ухо.

— Я пока еще не впала в детство.— И добавила: — Мыло подай, Руфо. Оскар, пойдешь со мной, раскладываться — его работа.

Руфо раскопал кусок «Люкса», подал ей, оглядел меня оценивающе и выдал мне кусок «Лайф-бью».

Поющие Воды — лучшая баня на свете, к тому же бесконечно разнообразная. Тихие заводи образуют то мелкие ножные ванны, то бассейны для плавания, то сидячие ванны, в которых вода слегка пощипывает кожу, то душевые, в которых она или падает мелким дождем, или бьет острыми струями, могущими свести с ума, если стоять под ними слишком долго.

Нетрудно подобрать и нужную температуру. Выше каскада, которым мы пользовались, в главный поток впадал ручеек горячей воды, а чуть ниже, из берега, бил подводный ледяной родник. Так что нужды возиться с кранами не было. Просто требовалось передвинуться чуть ниже или чуть выше по течению, чтобы получить воду нужной температуры, или спуститься туда, где вода была теплой и нежной, как поцелуй матери.

Сначала мы просто резвились, Стар вскрикивала и хихикала, когда я брызгал на нее холодной водой, и пыталась «утопить» меня. Резвились мы как дети, я и в самом деле чувствовал себя мальчишкой. Стар разыгрывала девчонку, но играла она сильно — под бархатной кожей чувствовалась сталь мышц.